Каждую ночь, ровно в три, Лиза просыпалась от холода. Кондиционер молчал, окна были закрыты, но морозный воздух струился по её руке, будто невидимый паук спускался с потолка. Впервые это случилось через неделю после переезда в старую ленинградскую «сталинку» — квартиру с лепниной на потолке и скрипучим паркетом, доставшуюся ей от бабушки.
— Лизавета… — шуршал голос, словно бумага, которую медленно рвут. — Послушай…
Она вжималась в подушку, пытаясь убедить себя, что это сон. Но голоса множились: детский смех переплетался с старческим кашлем, мужской бас спорил с женским шёпотом. Они рассказывали истории, которые не сходились с реальностью. О том, как в углу гостиной в 1953 году умер от разрыва сердца молодой поэт, обронив в щель пола обручальное кольцо. О девочке, которая в 1981-м рисовала мелом ангелов на кухонной двери, пока её мать вешалась в ванной.
— Ты носишь его свитер, — внезапно прошипел кто-то прямо над ухом в пятую ночь. Лиза вскрикнула, уронив стакан воды. Капли растекались по тумбочке, повторяя узор, который она видела во сне прошлой весной — ещё до встречи с Максимом. — Он тебе врет. Проверь его телефон завтра.
Утром она нашла под радиатором потёртый серебряный перстень с гравировкой «В.С. 1947». А вечером, дрожащими пальцами листая переписку Максима, обнаружила смс от незнакомки: «Она всё равно узнает про ребёнка».
Стены к тому времени уже говорили хором. Старуха с осипшим голосом учила варить варенье из бузины — именно так, как делала её покойная бабушка. Мальчик напевал колыбельную на идише, которую Лиза вдруг поняла, хотя никогда не изучала этот язык. А когда она вскрыла паркетную доску, чтобы проверить бредовую историю про кольцо поэта, из щели выпал смятый листок со стихами, заканчивающимися строчкой: «…и ты будешь следующей, Лизавета Семёнова».
Её девичью фамилию, которую она сменила в двадцать лет, не знал даже Максим.
Лиза стояла посреди гостиной, сжимая в руке смятый листок. Стихи мерцали в луче уличного фонаря, будто буквы были выведены не чернилами, а пеплом. “Семёнова”. Эта фамилия звучала как приговор. Она резко обернулась, почувствовав, как по затылку пробежал ледяной ветерок. В углу, где по легенде умер поэт, колыхались тени — слишком густые для июльской ночи.
— Ты думала, убежишь? — засмеялся детский голосок. На кухонной двери проступили бледные контуры мелового ангела, его крылья были обведены ржавыми разводами. — Мы всегда находим своих.
Она бросилась к выходу, но дверь захлопнулась сама собой. В щели паркета заструился дым, пахнущий ладаном и горелой бумагой. Лиза упала на колени, царапая ногтями пол — там, где по рассказам призраков лежало кольцо поэта. Дерево подавалось неестественно легко, будто гнилое изнутри. Под доской оказалась маленькая жестяная шкатулка в форме гроба.
Внутри лежали фотографии.
Первая — мужчина в очках, прижимающий к груди потрёпанный томик Блока. На обороте дрожащим почерком: “Валентин. Умрёт в ночь на 5 марта”. Вторая — девочка с косичками, рисующая на двери. На её снимке дата: “Лера. 14.10.81”. Третья… Лиза вскрикнула, выронив карточку. На пожелтевшей фотографии 1947 года её собственная бабушка, молодая и строгая, стояла у парадной с мужчиной в военной форме. На его руке блестел тот самый перстень “В.С. 1947”.
— Мы храним память стен, — заговорили хором тени. Голоса сплелись в жутковатую мелодию, напоминающую и колыбельную, и погребальный плач. — Каждый, кто меняет судьбу этого дома, становится частью его истории. Твоя бабушка обещала отдать девочку. Тебя.
Лиза задрожала, вспомнив, как бабушка всегда крестила углы перед сном. Как запрещала ремонт в квартире. Как за день до смерти прошептала: “Прости, солнышко, иначе он заберёт всех нас”.
В спальне грохнул шкаф. Стеклянная дверца треснула, выплеснув на пол груду старых газет. Лиза поползла, не в силах подняться. Заголовки кричали: “Самоубийство в доме на Литейном” (1981), “Поэт погиб при загадочных обстоятельствах” (1953), “Пропавший офицер НКВД: новые подробности” (1947). Во всех статьях мелькал адрес её квартиры.
— Лизавета Семёнова, — заскрипели стены, и в этот раз голос исходил отовсюду сразу, — ты нарушила договор.
На потолке зашевелилась лепнина. Гипсовые розы раскрылись, обнажая чёрные рты с игольчатыми зубами. Из ванной донёсся плеск воды, хотя краны были закрыты. Лиза поняла — они хотят, чтобы она увидела. Чтобы знала, как это будет.
Но когда она поднялась пошатываясь, в кармане зажужжал телефон. Максим. “Лиза, мы должны поговорить. Я знаю, что ты нашла. Это не то, что ты думаешь…”
Голоса взревели от ярости. Воздух сгустился, вырывая аппарат из её рук. Смартфон влетел в стену, рассыпавшись искрами.
— Никто не придёт, — прошипели гипсовые рты. — Ты наша.
Но Лиза вдруг рассмеялась. Горько, истерично, до слёз. Она рванула в спальню, к бабушкиному комоду с секретом, о котором узнала в детстве. Дрожащими пальцами нащупала потайную кнопку. С треском открылся ящик, полный писем в конвертах с траурной каймой.
“Дорогая Мария, — писала её бабушка в 1991 году подруге, — он снова приходил сегодня. Говорит, я должна отдать долг. Но как я могу пожертвовать Лизой? Она же…”
Обрывок письма выпал из конверта. Лиза схватила его, читая сквозь слёзы: “…если уничтожить источник, цепь прервётся. Но для этого нужно…”
За спиной зашуршал шёлк. Лиза медленно обернулась.
В дверном проёме стояла она сама. Точнее, её точная копия в платье 40-х годов, с волосами, уложенными волнами. Призрак улыбнулся, и в этой улыбке не было ничего человеческого.
— Ты должна занять своё место, — сказало создание её голосом, но с интонациями старухи. — Мы столько лет ждали, когда в дом вернётся Семёнова.
Лиза сжала в кулаке перстень с инициалами офицера НКВД. Металл вдруг стал обжигающе горячим. Где-то в глубине памяти всплыл бабушкин голос: “Кровь — единственный ключ. Но ты должна выбрать сама — прервать круг или стать его частью”.
За окном завыл ветер, и вдруг стало ясно — следующая глава этой истории будет написана не чернилами, и не кровью. А тем, что страшнее обоих этих веществ вместе взятых.
Продолжение следует……
Хочешь прочитать прямо сейчас? Переходи на https://boosty.to/kudashevdv
