В глубине дремучего леса, где деревья шепчутся с ветром на древнем языке, стоит старая избушка. Говорят, что живёт в ней Баба-яга — страшная старуха, которая похищает путников и варит из них похлёбку. Но мало кто знает истинную правду о той, что хранит тайны Лукоморья.
Когда-то давно, в пору, о которой уже никто не помнит, жила в этих краях дева по имени Яга. Была она не простой селянкой — обладала даром видеть то, что скрыто от обычных глаз. Могла говорить с духами леса, читать древние руны и хранить память о том, что было задолго до появления первых городов.
Однажды пришёл к ней мудрый волхв и сказал: «Настала пора, Яга. Силы тьмы пробуждаются, и только ты можешь стать хранительницей знаний, способных спасти мир».
Яга упорно сражалась со злом, но однажды злой колдун Кащей, проклял её на веки и в тот момент из прекрасной девушки она стала старухой и стала называться Бабой Ягой…..
С тех пор как Кащей сковал её душу цепями проклятия, Яга забыла вкус солнечного света. Её кожа стала похожа на кору старых деревьев, волосы спутались в гнёзда воронов, а глаза, некогда сиявшие мудростью, теперь светились во тьме, как угли. Избушка на курьих ножках, когда-то уютный дом, превратилась в клетку. Она скрипела и стонала, будто чувствовала боль хозяйки, и лишь по ночам, когда луна касалась крыши, ненадолго оживала — поворачивалась к лесу лицом, словно пыталась убежать.
Но даже сквозь пелену ненависти, что Кащей вплел в её сердце, Яга помнила. Помнила, как волхв вручил ей свиток с рунами, говоря: «Пока жива память — жив и мир». Эти руны она вырезала на стенах избушки, на костях зверей, на собственной коже. Они светились синим огнём, когда тьма подступала слишком близко.
Однажды в лес пришёл юноша. Не пьяный дровосек, не охотник за сокровищами — он шёл целенаправленно, с факелом в руке и мечом за спиной. Его плащ был залатан, а в глазах горело то, что Яга не видела веками: не страх, а решимость.
— Выходи, Баба-яга! — крикнул он, и избушка вздрогнула. — Я пришёл за правдой!
Яга высунулась из окна, и юноша побледнел, но не отступил.
— Правда? — прошипела она, и в голосе её смешались тысячи шорохов, скрипов и вороньих карков. — Правда в том, что люди предают. Волхвы лгут. А миром правит жадность. Убирайся, пока не сварила тебя в котле!
— Меня зовут Иван, — сказал юноша, сжимая рукоять меча. — Мой отец был одним из тех, кого ты… — он запнулся, — кого ты забрала. Но перед смертью он шептал о рунах. О том, что ты не злая. Что тебя можно спасти.
Яга замерла. Кащей, проклиная её, сказал: «Твоё имя станет страшнее волчьего воя. Никто не протянет тебе руку». Но этот мальчишка… Он протягивал не руку, а меч. И всё же в его словах была капля надежды.
— Зайди, — буркнула она, и избушка скрипнула дверью.
Иван переступил порог, и стены тут же зашевелились — руны вспыхнули, осветив черепа на полках, сушёные травы и котёл, в котором варилась не похлёбка, а зелье из кореньев и слёз. Яга указала на каменную плиту, испещрённую символами.
— Читай, если осмелишься. Это история Лукоморья. О том, как Кащей украл солнце, чтобы оживить свою возлюбленную — Марью, что умерла в день свадьбы. О том, как он разорвал границу между мирами, и тени прошлого пожирают будущее.
Иван провёл пальцем по трещине на плите:
— Здесь не хватает фрагмента…
— Потому что последнюю руну Кащей вырвал из моей памяти, — Яга сжала кулаки. — Без неё заклятье не сломать. Но если ты… — она вдруг впилась в него взглядом, — если ты настоящий дурак, согласный на смерть, мы можем найти её.
— Настоящий дурак? — Иван усмехнулся.
— В сказках только дураки побеждают Кащея, — впервые за века в голосе Яги прозвучало что-то похожее на смех. — Умные слишком боятся.
…Спустя три лунных ночи они стояли у Чёрного озера, где вода была гуще смолы. Яга, завернувшись в плащ из совиных перьев, шептала заклинание, а Иван держал над головой зеркало, выкованное из льда вечной зимы. В отражении медленно проявлялась тень Марьи — ключ к душе Кащея.
— Теперь! — крикнула Яга, но слишком поздно. Из воды вырвались костлявые руки и утащили Ивана в глубину.
Она вскрикнула — впервые за триста лет — и прыгнула следом.
А в это время Кащей, сидя в своём замке из костей, вдруг уронил кубок. Зеркало в дальнем углу треснуло, и в щели брызнул свет.
— Не может быть, — прошептал он. — Она… испугалась за другого?
Проклятие, державшееся на ненависти, дрогнуло.
Но это уже совсем другая история.
